Публиковал у себя курс лекций по философии Хайдеггера тут: https://vk.com/yulek1978?w=wall8185761_3238 БЫТИЕ. Хайдеггер и Ницше.
"По Хайдеггеру, есть два бытия — одно он пишет по старой немецкой орфографии (Seyn), другое по новой (Sein), причем первое, будем писать его тоже по старой, но русской орфографии «бытiе», — это сокрытая основа сущего, а второе, бытие, — несокрытость сущего как его истина. А метафизика? «Метафизика есть из бытiя приходящая, в бытiе возвращающаяся истина сущего. Истина здесь означает в первую очередь несокрытость, в отношении же сущего — то, что держит сущее как сущее вне сокрытости и дает сущему быть тем, что оно есть. Несокрытость сущего есть бытие, и притом постольку, поскольку оно дает сущему быть. Бытие, насколько оно есть истина сущего, приходит из бытiя и возвращается в бытiе. Поэтому бытiе отпускает себя само и некоторым образом отчуждает себя, не растворяясь в ничтойности. В бытiи есть отчуждение. Оно бытийствует лишь там, где есть собственность и событие.» Отсюда следует, что метафизика равна бытию, но никак не бытiю. Последнее же, будучи сокрытой основой всего, трансцендентно в отношении этого всего и вполне традиционно называется бездной. Оно, по сути, есть — тоже вполне традиционно — апофатическое ничто, и говорить о нем нет никакой возможности. Поэтому Хайдеггер говорит только о бытии."
"Мы подойдем к нему уверенней, если сначала обратим внимание на то, что и бытие, и метафизика, и, естественно, философия у Хайдеггера мыслятся только в историческом измерении. А еще точнее, даже в конкретно-историческом. Он мыслит их как конкретные исторические судьбы человечества, ведущие или влачащие его своими путями и уже поэтому играющие роль бога — конечно, не христианского Бога, а философского бога. Интересуют же его, конечно, судьбы европейского человечества, и судит он о них так. Хайдеггер говорит, что философия с самого начала определяет все существование эллинства, мало того, она определяет глубочайшую «основную черту нашей западноевропейской истории», а выражение «западноевропейская философия» на самом деле есть тавтология. Несмотря на все трансформации и как раз на их основе, говорит он дальше, философия от Аристотеля до Ницше остается той же самой — «умозрительным знанием о том, что такое сущее, поскольку оно сущее»; в стороне остаются только Гераклит и Парменид."
"Суть дела, которое запутывается тут почти до невозможности, состоит в одном. Никакого «бытия» у Ницше нет — вернее, он его «отрицает». Хайдеггер же хочет сказать, что оно у него все равно есть, пусть даже и в «перевернутом», отрицательном виде, хочет того Ницше или нет. Если бы Ницше отрицал бытие философски, логическим путем, Хайдеггер был бы, пожалуй, прав. Но для Ницше отрицать — не значит доказывать нелепость, неверность утверждения. Для него это значит — опровергать, совершать переоценку, изменять перспективу путем воли. Что он делает, «отрицая» бытие, истину и все философские категории (а, значит, и саму «западную» философию)? Пытается прорубить окно к подлинному человеческому существованию, заколоченное и замазанное в том числе и философией, — окно в будущее. А что делает Хайдеггер, утверждая «бытие» и «истину», забытые европейским человечеством? Да то же самое — он думает вернуть европейское человечество к подлинности своего существования и тем самым открыть ему дорогу в подлинное будущее. Разница только в способе (делать — думать)."
"Если теперь вспомнить, что в определенном смысле философия — то же, что метафизика и то же, что бытие, то становятся несколько более понятными приведенная в начале формулировка Хайдеггера касательно России и Америки, а шире — Европы «с точки зрения метафизической». Каков же в общих чертах был, согласно этому мыслителю, метафизический путь Европы, какова — судьба ее бытия?
Она характеризуется забвением «истины бытия», причем это забвение исходит в конечном счете от самого же бытия и, значит, является самозабвением. Бытие известным образом «отреклось от себя» — а почему и зачем, об этом Хайдеггер не говорит: уж такое оно, бытие. Итак, бытие забыло само себя, в результате чего греческие философы (которых Хайдеггер, видимо, приравнивает ко всему европейскому человечеству или, точнее, молчаливо предполагает, что это человечество безропотно и всецело усвоило их подходы и пошло вслед за ними) стали мыслить только сущее вне его внутренней, глубинной связи («онтологического тождества») с бытием, руководствуясь на этом пути исключительно «логосом» как технической стороной мышления и не внимая голосу бытия, который можно внять только из логоса как речи, языка. Не напоминает ли немного эта мысль ситуацию, описанную Ницше как коллизию аполлоновского и дионисовского начал у греков? Мне кажется, напоминает — хотя и не очень сильно, но вполне определенно.
А не напоминает ли все это еще и что-то нам давно знакомое — а именно, то, что было описано выше как европейская психическая матрица? Напоминает, но только чуть-чуть, в самых общих чертах (напомню, что я представляю эту матрицу как исторически специфическую констелляцию сознания и бессознательного в интегральной европейской психике, а именно как дисбаланс совокупной психической энергии в пользу сознания). Представление о бессознательном у Хайдеггера присутствует, но он мыслит его очень плоско — только как сновидения да обмороки (и, разумеется, держит на самой дальней периферии своего мышления). Соответственно схематичным и призрачным оказывается и его представление о сознании, хотя он уделяет последнему куда больше внимания, нежели первому: он мыслит в принципиально верном направлении, когда усматривает в сознании сущность европейского «я», но связывает такую диспозицию с господством «математического метода» в мышлении — она появилась, по Хайдеггеру, почему-то только во времена Декарта и никак не раньше. Тогда «я» сделалось «рассудком и рассудочной волей, но не духом» (а чем оно было до того?). О динамическом же взаимодействии сознания и бессознательного у него и речи нет и быть не может, почему он и описывает европейскую матрицу — под именем «западная метафизика» — в большой степени вслепую, интуитивно, хотя, повторяю, в принципиально верном направлении и временами очень выразительно в художественном отношении, уносясь в стихии высокой поэзии Гёльдерлина и Рильке."
"Глубоко и окончательно прав Хайдеггер, когда мыслит судьбу Европы (какое бы имя она, эта судьба, ни носила) исторически. Он говорит о начале западной метафизики у Платона и о ее конце у Ницше, точнее, в его лице. До рассмотрения первого у Хайдеггера, то есть начала, у нас руки не дойдут; зато нам очень важно разобраться со вторым — Ницше как концом западной метафизики в представлении этого мыслителя.
Для начала надо уточнить — Хайдеггер мыслит конец как «завершение», а это значит, как высшую точку, кульминацию, наиболее полное выражение сущности явления, в данном случае западной метафизики. Вот он и говорит, что в ницшевских концепциях воли к власти и вечного возвращения, между которыми Хайдеггер устанавливает тождество, «происходит наделение становления полномочиями бытия, чтό отнимает у бытия последнюю возможность первенствовать и возвращает ему его изначальную (природную, «фюсисную») сущность, правда, достигшую своей завершенности в бесчинстве буквально — бессущности, Unwesen; полужирный шрифт у Хайдеггера». А это «удовлетворяет притязаниям сущего в его существовательности («жизни»), и в таком удовлетворении сущее оказывается беспроблемным и дающим максимальное «пристанище» для всего». Итак, бесчинство сущего, а в его лице жизни — вот, значит, до чего дошло дело у Ницше а, стало быть, у всего европейского человечества."
"Плоскости, или, лучше, измерения, в которых живут мышление Хайдеггера и мышление Ницше, только пересекаются, но взаимно перпендикулярны: первое продолжает «западную метафизику», хотя и отвергает ее, хотя и хочет выйти за ее пределы, второе — уже вышло за эти пределы. Поэтому бессмысленно задавать мышлению Ницше вопросы о бытии и сущем, что под ними ни подразумевай и как ни ставь вопросы, — это мышление просто не имеет с ними ничего общего, оно с ними уже окончательно порвало. Его дело — не вопрошание и мудрое вслушивание в ответы или молчание «истины бытия», а серьезные дела.
Однако у Ницше дело даже не столько в том, что философия есть жизнь и некоторая форма практики, а в том, как философствовать. Исходная и конечная точка философствования, его мышца для него — не мышление, а ценность. Ценности же устанавливаются волей, волей к власти. Они не мыслятся, когда происходит выбор в пользу какой-то из них. Их просто находят и применяют, «философствуя молотом». Здесь выясняется одна важная вещь: в отличие от Ницше Хайдеггер представляет себе ценность смехотворно матричным образом: ее сущность для него — это исчислимость, а сама ценность — шкала. Такое свое понимание он и применяет к Ницше (то есть думает, будто так ее мыслил Ницше и вся западная традиция). Вот и выходит, что и тут он соприкасается мышлением не со своим предметом (Ницше), а с пустотой. А уж принять пустоту за предмет — это поистине крупное недоразумение."
"Такое принципиальное расхождение между двумя мыслителями позволяет понять, как обстоит дело с «завершением западной метафизики» в каждом из двух случаев. «Мышление Ницше соразмерно всему мышлению Запада со времен метафизики Платона», говорит Хайдеггер. Мало того, оно — квинтэссенция и венец этой традиции, исчерпание всех ее возможностей, делающее уже невозможной ее самое (говорит он же). Но вот какой итог следует подвести, имея в виду его точку зрения.
Завершить какую-либо традицию можно двумя различными и притом прямо противоположными способами. Первый способ — «закрыть» ее изнутри, доведя до логического предела, «конца», но принадлежа к ней и будучи ее последним и высшим звеном, плотью от ее плоти. Второй — положить ей конец извне, терминировать ее, а для этого надо сначала выйти за ее пределы и стать ей чужим, работая совсем другими средствами и добиваясь совсем других целей. Именно это второе и делал Ницше — а никак не первое. И именно в этом и только в этом смысле он действительно оказался «завершителем западной метафизики». А самым крупным недоразумением, какое только может случиться в осмыслении всей этой коллизии, было то, что завершителем западной метафизики — правда, в ее традиционном понимании, как академической философии, — по первому способу стал как раз Хайдеггер, после которого эта метафизика уже не может дать ничего нового. Она засохла и умерла, достигнув своей кульминации в нем же, который ее столь последовательно отвергал, хотя «западная метафизика» как тип «мирообразования», шире — склад души и ума (то есть матрица) все еще существует. Мало того, матрица победила — потому-то и скончалась метафизика.
Эту странную и драматичную подмену и перемену ролей можно и нужно выразить напоследок так. Верно, что Хайдеггер реализовал первый, но частично и чисто теоретически предвосхитил второй способ завершения европейской традиции, мысля будущее. Однако в действительности вышел за ее пределы и принципиально положил ей конец все-таки Ницше. И в смысле истинной исторической последовательности Хайдеггер — предшественник Ницше. С этой точки зрения Хайдеггер — мыслитель прошлого, Ницше — мыслитель будущего."
В Бакусев "Лестница в бездну".
